Stanislav Grof, Ervin Laszlo, Peter Russell

THE CONSCIOUSNESS REVOLUTION

A Transatlantic dialogue

1999

Под редакцией Эрвина Ласло

Предисловие Кена Уилбера

Послесловие Иегуди Менухина

Серийное оформление Александра Кудрявцева

Перевод с английского Марка Драчинского

Научный редактор кандидат философских наук Владимир Майков

Подписано в печать 24.02.04. Формат 84х108'/з2. Усл. печ. л. 13,44. Тираж 5 000 экз. Заказ № 2236.

Гроф С.

Г86 Революция сознания: Трансатлантический диалог/С. Гроф, Э. Лас­ло, П. Рассел; Пер. с англ. М. Драчинского. — М.: ООО “Издательство ACT” и др., 2004. — 248, [8] с. — (Philosophy).

ISBN 5-17-0227I7-5

 

 

Станислав Гроф, Ервин Ласло, Питер Рассел

 

Революция сознания: Трансатлантический диалог

 

 

 

 

Насколько велика вероятность осуществления сценария “конца света”? Можем ли мы изменить и развить свое сознание настолько, чтобы суметь спасти чреватый кризисами мир “снаружи” вокруг нас и преодолеть кризисы, осаждавшие наши умы “внутри”? Трое крупнейших ученых размышляют в этой книге о шансах на установление мира во всем мире. Как выясняется в ходе их бесед, даже если речь идет о кризисе, о трансформации, о целях и ценностях, о мировоззрениях, о понимании себя и других, об искусстве, науке, религии и духовности, ключевым моментом, лежащим в основе практически всего остального, является состояние нашего сознания.

 

УДК 316.89 ББК 87.6

© Stanislav Grof, Ervin Lasnzlo and Peter Russell, 1999 © Институт трансперсональной психологии, 2004 © Издательство К. Кравчука, 2004 © Оформление. ООО “Издательство ACT”, 2004

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие (Кси Уилбер)..........................................      7

Вступление (Эрвин Ласло) ..........................................     11

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ: УТРО

МИР В ТРАНСФОРМАЦИИ ...................................     14

Приступая к теме: шансы на трансформацию ...........     14

Смерть и возрождение: вымирание и обновление ....    30

Революция в сознании?...............................................    43

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ: ПОЛДЕНЬ

ИЗМЕРЕНИЯ ТРАНСФОРМАЦИИ.......................    52

Сдвиг сознания в обществе, сдвиг парадигмы в науке .    52

Роль духовности ..........................................................    65

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ: ВЕЧЕР

ОТ ПРОЗРЕНИЯ К ДЕЙСТВИЮ............................    83

Исцелить себя и исцелить мир....................................    83

Синхронистичность и любопытные связи .................    89

ВТОРОЙ ДЕНЬ: УТРО

ЛИЧНЫЙ КОНТЕКСТ.............................................    96

Изменение в ценностях...............................................    96

О жизненных целях.....................................................   110

Сценарий конца света и выход за его пределы..........   124

ВТОРОЙ ДЕНЬ: ПОЛДЕНЬ

МИР И ЛИЧНОСТЬ..................................................   141

О рождении и развитии — врастание в новый мир ...   141

Новая карта реальности?.............................................   155

О потенциале искусства и ответственности артистов ...  172

Пересмотренные ценности и этика.............................   186

ВТОРОЙ ДЕНЬ: ВЕЧЕР

ПРЕДЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ:

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ............   198

Карма...............................................................   198

Сознание ............................................................. 211

Послесловие — дальнейшие размышления(Иегуди Менухин)...........  226

Литература.............................................................. 236

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

“Революция сознания” — это необычная дискуссия между тремя великолепными умами нашего времени, живыми в своем взаимообмене, сострадательными в сво­ем охвате, блистательными в своем громком призыве к пробуждению нашей совести и сознания.

Станислав Гроф — один из величайших психоло­гов нашего и любого времени, каким его, несомненно, признает история. Его многочисленные книги — “Об­ласти человеческого бессознательного”, “За пределами мозга”, “Космическая игра” и другие — уже снискали ему заслуженную славу. В своих многочисленных друзь­ях и коллегах он вызывает не только глубочайшее ува­жение, но и подлинное восхищение. Это настоящий первооткрыватель в современном - освоении обширных и, по-видимому, безграничных областей сознания; на­чертанные им карты этого невероятного ландшафта ос­вещают его с точностью и страстью, равных которым в наши дни нет.

Питер Рассел — блистательный теоретик, внося­щий поразительный творческий импульс в любую затрагиваемую им тему. В своих книгах, таких как “Про­буждающаяся земля”, “Глобальный мозг” и “Белая ды­ра во времени”, Питер снова и снова возвращается к вопросу, который может оказаться для грядущего тыся­челетия судьбоносным: как именно изменения в созна­нии воздействуют на трансформацию мира в целом?

Если наш завтрашний день может быть приятнее, чем сегодняшний, то что для этого мы — в том числе, и вы, и я — должны изменить в себе прямо сейчас? Или, быть может, время уже упущено? Что же тогда делать? Питер бьется над этими взыскующими вопросами, про­являя не только проницательный интеллект, но и под­линно сострадательное сердце, что сказывается на каж­дой написанной им странице.

Эрвина Ласло можно назвать гением системного мышления. В его книгах, слишком многочисленных, чтобы их можно было перечислить, — мои любимые это “Системный взгляд на мир”, “Эволюция: великий син­тез”, “Выбор”, “Шепчущий водоем” и “Третье тысяче­летие” — Эрвин Ласло, возможно, яснее, чем кто-либо еще из ныне живущих, выразил тот ошеломляющий и в то же время столь часто незамечаемый факт, что мы живем в безнадежно взаимозависимой вселенной, где каждое отдельное явление почти чудесным образом связано с любым другим. Делом его жизни, которому он отдается уже четыре десятилетия, является четкий и последовательный призыв признать эту невероятно пе­реплетенную вязь, представляющую собой наш мир, нашу жизнь, наши надежды и сны. Поднимаясь к цело­стному видению, он помог бесчисленному числу людей вырваться из узких тенет удручающей фрагментарности, вот уже три столетия преследующих современный мир. Именно Эрвин Ласло, следуя предложению Уве Моравеца из Университета международного мира в Берлине, стал составителем книги, которую вы сейчас держите в руках. Эти три человека встречались в течение не­скольких дней, чтобы, как рассказывает Эрвин, “пораз­мышлять о шансах на установление мира во всем ми­ре”. В результате же оказалось, — продолжает он, — что разговор идет о кризисе, о трансформации, о целях и ценностях, о мировоззрениях, о понимании себя и дру­гих, об искусстве, науке, религии и духовности. Более всего мы говорили о сознании, очень быстро обнаружив, что ключевым моментом, лежащим в основе практиче­ски всего остального, как раз и является состояние наше­го сознания”.

Так началась их беседа. Читая последующие страни­цы, вы сможете следить за развитием этого захватываю­щего разговора по мере того, как он разворачивается, тема за темой: разумеется, трансформация сознания важна, но важны и многие другие факторы — от методов воспитания детей до экономики и политических инсти­тутов. Каким же оказался итог этой встречи? Возможно, Питер скажет об этом лучше: “Мы все собираем по ку­сочку мозаику, которая позволит нам сделать свою жизнь более осмысленной, счастливой и здоровой, на­полнить ее большей взаимной заботой. Ценно каждое, даже самое крошечное, звено мозаики. Порой именно оно может внезапно объединить все остальные ее части, приведя к прорыву или духовному пробуждению. Если бы мы полагали, что наша задача — менять других, это означало бы, что мы упускаем главное. Мы считали бы себя какими-то особенными, имеющими право командо­вать и контролировать ситуацию. Все мы — части одно­го и того же рисунка. Каждый из нас должен задать себе главный вопрос: как я могу привести свою собственную жизнь в большее соответствие с этим рисунком? Что я должен сделать, чтобы моя крошечная, стотысячная доля была способна хоть в какой-то мере ускорить этот пози­тивный сдвиг?”

По моему мнению, Станислав Гроф, Питер Рассел и Эрвин Ласло проделали в настоящей книге, как и во многих других своих книгах, работу нескольких жизней по ускорению этого экстраординарного сдвига.

Кен Уилбер

 

 

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ

Летом 1996 года Стэн Гроф, Пит Рассел и я провели совместно два очень интенсивных дня. Первый — на террасе дома Стэна в роще возле Милл-Вэлли в Кали­форнии, второй — на плавучем домике Пита в гавани Сосалито. Перед нами были — магнитофон и широкий ассортимент тем, на которые мы стремились пролить свет, как ради самих себя, так и ради других. Уве Моравец из берлинского Университета международного мира обратился к нам с просьбой поразмышлять о шан­сах на установление мира во всем мире. В результате же оказалось, что разговор идет о кризисе, о трансфор­мации, о целях и ценностях, о мировоззрениях, о пони­мании себя и других, об искусстве, науке, религии и духовности. Более всего мы говорили о сознании, очень быстро обнаружив, что ключевым моментом, лежащим в основе практически всего остального, как раз и явля­ется состояние нашего сознания. Можем ли мы изме­нить и развить свое сознание настолько, чтобы суметь спасти чреватый кризисами мир “снаружи” вокруг нас и преодолеть кризисы, осаждающие наши умы “внутри”? После того, как вопрос был сформулирован таким образом, нам пришлось перейти к дискуссии о взаимо­связанности внешнего и внутреннего. Это, в свою оче­редь, породило вопросы о природе ума и мира и о том, что мы начинаем узнавать о них. Затем, вернувшись к вопросу об окружающем нас мире, мы задались вопро­сом, каким образом мы можем на деле с эффективно­стью использовать то, что уже начало возникать и стало называться нашей новой картой реальности.

Моя собственная роль в диалоге была двойной: бу­дучи участником дискуссии, я в то же время был назна­чен на роль ее модератора, поэтому моей задачей было следить за тем, чтобы разговор оставался в предписан­ной ему колее, фокусируясь на проблемах, имеющих от­ношение к достижению мира во всем мире. Поначалу я полагал, что для того, чтобы не давать разговору ухо­дить от этих тем, мне придется формулировать конкрет­ные вопросы, но вскоре обнаружилось, что никакой не­обходимости в этом нет. Диалог, будучи начат, далее развивался сам по себе, напоминая самовозгорающееся пламя.

Моей главной заботой оказалось нечто противопо­ложное — мы слишком часто соглашались друг с дру­гом, в то время как диалог, по идее, должен быть взаим­ной игрой контрастирующих взглядов. По счастью, кон­траст все-таки имел место, но не столько в горизонталь­ной плоскости разнящихся концепций и точек зрения, сколько в вертикальной, где самые серьезные вопросы освещаются под разными углами зрения, что позволило нам пробиться ближе к их корням и истокам.

Затем, когда я уже редактировал запись нашей бесе­ды, моя задача состояла в том, чтобы он принял удобо­читаемую форму. Это было нетрудно. Каждый из нас

самостоятельно поработал над дословной записью сво­его собственного вклада в дискуссию и скопировал на диск отредактированную им версию. Таким образом, чи­татель может быть уверен, что то, что предлагается ему в печатной форме, совпадает с тем, что каждый из нас на самом деле хотел высказать. Собрав выправленные ма­териалы, я просто позаботился о связности и последова­тельности изложения, указав на основные обсуждавшие­ся нами темы.

Мы надеемся, что читатель, следуя развитию нашей дискуссии в ходе этих двух незабываемых дней в Кали­форнии, хотя бы в какой-то мере сможет ощутить вла­девшие нами возбуждение и страсть и, размышляя о ска­занном нами, обретет собственные прозрения.

Мне остается поблагодарить Уве Моравеца и его коллег по Университету мира в Берлине за то, что они свели нас троих вместе. Все мы благодарны Кристине Гроф за гостеприимство, с которым она приняла нас в их со Стэном доме. Обстановка в эти два дня была идеаль­ной, и, если высказанные за это время идеи имеют хоть какую-то ценность, то этому, безусловно, в первую оче­редь способствовали замечательные условия, в которых мы могли ими обмениваться.

 

Эрвин Ласло

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ УТРО

Мир в трансформации

 

Приступая к теме: шансы на трансформацию

Л а с л о : Весьма актуален следующий вопрос: можно ли продолжать сегодняшний образ жизни, не провоцируя при этом аварийных ситуаций и кризисов и не ставя под угрозу благополучие всего мира? Озабо­ченность этим вопросом находит свое выражение хотя бы в том, как часто используется в наши дни слово “жизнеспособность”.

Все говорят о жизнеспособности, но не все понима­ют, что именно поставлено на карту. Это нечто новое и неожиданное в истории человеческого рода — вести такой образ жизни, который не позволяет нам продол­жать жить. Напрашивается неизбежный вывод: мы должны измениться. Боюсь, что вопрос уже идет не о том, следует ли нам меняться, а том, как быстро и как

качественно мы изменимся. Поэтому вместо того чтобы обсуждать темы, которые обычно обсуждают все умные люди, — как много следует срубить или не срубить де­ревьев, и т.п. — мы должны честно обратиться к этому фундаментальному вопросу. Полагаю, что в первую оче­редь нам надо спросить себя, где мы находимся, кто мы такие и как мы смотрим на мир и на себя.

Возможно, мы приближаемся к величайшему водо­разделу в истории. До сих пор человечество анализиро­вало смысл великих водоразделов лишь после того, как они оставались позади. Но поступать так сегодня слиш­ком рискованно. Необходимо тщательно разобраться в том, что нам уготовано, и осознанно стремиться к улуч­шению своих шансов. Для решения этой грандиозной задачи требуется пролить какой-то свет на ряд факторов, определяющих нынешние эпохальные перемены.

Позвольте начать со следующего высказывания: для того чтобы выжить и продолжить свое развитие, не об­рекая себя на вымирание, мы должны пересмотреть свои представления о вселенной, о человеке и об идеях про­гресса и развития.

Р а с с е л: Вы говорите о вымирании, но что же именно стоит перед такой угрозой? Я не думаю, что на этой планете погибнет вся жизнь. Жизнь очень выносли­ва. Несмотря на то, что в прошлом вымирали ведущие биологические виды, жизни в целом всегда удавалось сохраниться. Возможно, если бы не глобальный катак­лизм, стерший с лица земли шестьдесят пять миллионов лет назад динозавров и восемьдесят пять процентов дру­гих видов, эволюция не привела бы к возникновению человечества. Не исключено, что деятельность людей приведет к вымиранию других крупных видов. Если это действительно так, то это будет первый случай, когда причиной подобного вымирания оказывается образ жиз­ни одного из собственных видов планеты. Разумеется, это будет беспрецедентным событием, однако и в этом случае жизнь сумеет сохраниться. При таком сценарии тем видом, к исчезновению которого приведут наши действия, будем, скорее всего, мы сами, однако мы не уничтожим всю жизнь на планете.

При самом наихудшем сценарии мы уничтожим озоновый слой. Тогда жизнь на суше станет невозмож­ной. Ультрафиолетовая радиация так же опасна для на­секомых, цветущих растений и микроорганизмов, как и для человека. Но в море жизнь сохранится; она сущест­вовала там за миллиарды лет до формирования озоно­вого слоя. А впоследствии, когда озоновый слой вос­становится, не исключено, что живые существа вновь заселят и сушу.

Впрочем, я не думаю, что это самый вероятный из сценариев. Гораздо более вероятно, что серия крупных экономических и экологических катастроф приведет к падению западной цивилизации. Но это не будет концом человечества. Некоторые изолированные туземные на­роды смогут выжить и в конечном счете создать новую цивилизацию — будем надеяться, более мудрую, чем наша. Впрочем, и падение западной цивилизации не оз­начает физического конца для всех нас. Ведь крушение советской системы не привело к гибели жителей этих стран. Разумеется, там произошли далеко идущие пере­мены и для многих наступили трудные времена. Однако люди в большинстве своем все еще живы.

Все это, возможно, звучит довольно пессимистично, и тем не менее в отношении человеческих способностей и того, чего мы можем добиться в качестве индивидуумов перед лицом бедствия, я настроен оптимистически. Возможно, нам предстоят трудные в материальном от­ношении времена, но в то же время я верю, что мы стоим на пороге великих изменений в сфере сознания.

Л а с л о : К сожалению, возможность исчезновения целых видов всегда существует. Западная цивилизация в своей недальновидности может привести к всеобщему катаклизму. У нас столько оружия и столько разруши­тельной силы, что мы вполне способны уничтожить если не всю жизнь на Земле, то все высшие формы жизни. Для ее восстановления могут потребоваться тысячи, а при наихудшем сценарии — даже миллионы лет. Но, конеч­но, жизнь на Земле все равно будет продолжаться — ес­ли не произойдет космическая катастрофа, — и Земля просуществует еще миллиарды лет.

Однако давайте обратимся к более конкретному примеру. В настоящее время избытков продовольствия в США хватает примерно на сорок дней, не больше. Если в отсталых странах случится крупный неурожай, импорт продовольствия станет невозможен ни за какие деньги. В случае серьезного сбоя с продуктами в Африке или Азии этого избытка хватит ненадолго.

И что же тогда произойдет? Что будет, если воз­можностей планеты Земля хватит лишь на то, чтобы прокормить пять или четыре миллиарда человек, а не шесть миллиардов? Что случится после того, когда “лишние” люди окажутся ниже уровня выживаемости? В подобной ситуации могут разразиться разрушительные конфликты, вспыхнуть опустошительные эпидемии, произойти массовые переселения. Содрогнется вся ми­ровая система. Не очень-то хочется долго обсуждать ва­риант Страшного Суда, однако необходимо осознавать, что мы стоим перед угрозой весьма серьезных потрясе­ний. Отсюда следует необходимость изменения западно­го способа смотреть на вещи.

Я недавно вернулся из Азии, где в очередной раз убедился в том, сколь мизерны там шансы у нуждаю­щихся людей на какие-либо изменения в их жизни. Они с трудом умудряются сводить концы с концами. Большая часть человечества живет слишком близко к уровню вы­живания, и этот факт тоже подтачивает системы жизнеобеспечения.

Куда ни глянь, везде та или иная проблема, куда ни посмотри, везде необходимо как-то адаптироваться. Все это означает необходимость изменения ведущего модуса сознания. Это корень проблемы. Мы должны начать думать иначе, чувствовать иначе и по-другому относиться друг к другу и к природе. В противном слу­чае нам не справиться с угрожающей нам опасностью. В наше время мы все находимся в одной лодке. Ду­маете ли вы, что у нас есть способность измениться? Есть ли реальный шанс на радикальное изменение в сознании?

Г р о ф : Я уже более сорока лет занимаюсь иссле­дованием необычных состояний сознания, вызванных психоделическими препаратами или мощными экспе­риментальными формами психотерапии, а также теми, которые возникают самопроизвольно. За это время я был свидетелем огромного множества примеров глубо­кой трансформации индивидуального сознания. Среди наблюдаемых при этом изменений — значительное снижение агрессивности и общее повышение сострада­ния и терпимости. По мере того, как растет способность наслаждаться жизнью, наблюдается значительное снижение ненасытного стремления к преследованию ли­нейных целей — стремления, оказывающего, судя по всему, магическое воздействие на людей в западном индустриальном мире и во всем нашем обществе. Я го­ворю об убежденности в том, что “больше” означает “лучше”, что неограниченный рост, удвоение или ут­роение валового национального продукта способно ос­частливить всех нас. Другим важным аспектом этой трансформации является духовный кризис универсаль­ной и несектантской природы, характеризующийся осоз­нанием единства всего мироздания и глубокой связи с другими людьми, другими видами, природой и целым космосом.

Поэтому у меня нет никаких сомнений в возможно­сти глубокой трансформации на личном уровне, а также в том, что она увеличит наши шансы на выживание, если будет происходить в крупных масштабах. Естественно, остается открытым вопрос, произойдет ли трансформа­ция такого рода в достаточно крупном сегменте населе­ния за достаточно короткое время, чтобы привести к су­щественным переменам. Перефразирую этот вопрос в практической плоскости: можно ли ускорить подобное изменение, и если да, то с помощью какой стратегии и какие побочные явления будут с ней сопряжены? Так или иначе, но в самой по себе человеческой личности уже имеются встроенные механизмы, способные стать промежуточным звеном на пути к глубокой и благотвор­ной трансформации.

Л а с л о : В настоящее время мы видим, что в мыш­лении людей происходят изменения, предвещающие подлинную революцию в сознании. Что вы по этому по­воду думаете? Связано ли это с тем фактом, что нам угрожает опасность, или же это случайность, простое сов­падение?

Р а с с е л : Я считаю, что связь есть. Но, скорее, не угроза является причиной трансформации, а обе они проистекают из одного и того же источника — свойст­венного нашей культуре материалистического созна­ния. Это коренная причина глобального кризиса. Наша деловая этика, наша политика, даже наш индивидуаль­ный стиль жизни — все это лишь симптомы более глу­бокой проблемы. Вся наша цивилизация нежизнеспо­собна, и причина этого в нежизнеспособности нашей ценностной системы, самого нашего сознания, которое определяет наше отношение к миру.

Нас приучили верить, что чем больше у нас вещей, чем больше мы производим, чем больше у нас контроля над природой — тем мы счастливее. Именно это и при­водит к тому, что мы так склонны всё эксплуатировать, так много потреблять, не заботясь о других частях пла­неты и даже о других представителях своего собственно­го вида. Нежизнеспособна сама эта разновидность соз­нания.

Сегодня лишь десять процентов населения мира принадлежит к обеспеченному классу, у представителей которого после приобретения еды, одежды, крыши над головой и других материально необходимых вещей еще остается достаточно денег на различные излишества. Однако эти десять процентов потребляют более трех четвертей всех ресурсов планеты. До массового сознания постепенно доходит факт нежизнеспособности такого порядка вещей. Невозможно обеспечить подобный стиль жизни всему человеческому роду, тем более что числен­ность его постоянно растет.

Положительная же сторона состоит в том, что целе­сообразность этой материальной культуры и лежащего в ее основе материалистического сознания все чаще вызы­вает серьезные сомнения. Всё больше людей здесь, на Западе, где люди ведут самый расточительный образ жизни, начинают признавать, что такой подход несо­стоятелен, что он не дает нам того, к чему мы на самом деле стремимся. Наша система может быть очень хороша для удовлетворении наших физических потребностей. Мы можем покупать еду в супермаркете, путешествовать куда захочется, носить модную одежду, жить в роскош­ных домах. Однако она не отвечает нашим более глубо­ким, внутренним, духовным потребностям. Несмотря на все свои материальные возможности, люди чувствуют себя такими же подавленными, незащищенными и нелю­бимыми, как и прежде.

Г р о ф : В определенном смысле сам факт насыще­ния и перенасыщения в сфере базовых материальных потребностей и породил кризис смысла и духовных по­требностей в обществе. Долгое время мы находились в плену иллюзии и ложной надежды на то, что рост мате­риальной обеспеченности сам по себе способен осново­полагающим образом изменить качество жизни, принося нам благополучие, удовлетворение и счастье. Богатство западных индустриальных стран на сегодняшний день невероятно, особенно в определенных слоях общества. Многие семьи наслаждаются подлинным изобилием — большой дом, два набитых едой холодильника, три или четыре машины в гараже, возможность поехать в отпуск в любое место в мире. Но ничего из этого не принесло людям удовлетворения — налицо рост числа эмоцио­нальных расстройств, злоупотребление наркотиками и алкоголизм, преступность, терроризм и насилие в семье. Наблюдается повсеместная утрата смысла, ценностей и перспективы, отчуждение от природы и общая самораз­рушительная тенденция. Осознание краха философии мейнстрима ознаменовало в жизни многих людей пово­ротный пункт. Они начинают интересоваться альтерна­тивой и обретают ее в духовном поиске.

Л а с л о : Такое впечатление, словно что-то в кол­лективной психике человечества включает предупреж­дающий сигнал, служащий стимулом к изменению.

Р а с с е л : Нечто подобное пережил Будда до того, как стал Буддой. Он родился в очень богатой семье, был принцем, у него было все, в чем он только мог нуждать­ся, — замечательная еда, всевозможная роскошь, укра­шения, танцующие девушки. Но он осознал, что облада­ние всеми этими богатствами неспособно положить ко­нец страданию. Он видел, что страдание присутствует в его собственной семье, среди его придворных, в городе за пределами дворца. Поэтому он решил посвятить свою жизнь поиску способа прекращения страдания.

Сегодня мы переживаем похожий процесс. С уче­том современных удобств, которыми мы пользуемся, большинство из нас еще состоятельнее, чем Будда, ко­гда он был принцем. И так же, как и он, мы начинаем осознавать, что все это благополучие не только не пре­кращает страдания, но иногда даже усугубляет его. В обществе широко распространена озабоченность смыс­лом жизни. Кто мы? Почему мы существуем? Чего именно мы на самом деле хотим? Речь идет не об от­дельных людях — миллионы пытаются найти за преде­лами материальной цивилизации более глубокий смысл, внутренний мир и способ удовлетворения духовного голода.

Л а с л о : Есть признаки надежды. Если бы все люди верили, что их счастье обусловлено только сущест­вующими материальными стандартами и улучшением качества жизни по линии обычного прогресса, преду­сматривающего обладание все большим и большим чис­лом вещей, то в конце этого туннеля не было бы никако­го света. Но это не так. Если характер мышления людей претерпевает подлинные перемены, значит, можно рас­считывать на то, что постепенно формируется новая, бо­лее адаптированная к природе культура.

Г р о ф : В своей работе мне приходилось иметь дело с людьми, которые в течение многих десятилетий интенсивных и непрекращающихся усилий преследова­ли свою цель, а затем, наконец достигнув ее, впадали в глубочайшую депрессию, поскольку все это время ожи­дали получить от своей цели нечто такое, чего она дать никак не могла. Джозеф Кэмпбелл говорил об этой си­туации: “это все равно, что добраться до вершины лестницы и обнаружить, что она приставлена не к той стене”.

Такая одержимость всевозможными линейными уст­ремлениями весьма характерна для нас — как на инди­видуальном уровне, так и для всей западной цивилиза­ции в целом. Это погоня за миражом счастья, которое всегда мыслится как нечто, находящееся где-то в буду­щем. Ничто не удовлетворяет нас таким, как оно есть. Мы чувствуем, что что-то должно измениться: хотим иначе выглядеть, иметь больше денег, власти, положе­ния или славы, хотим найти другого партнера. Мы не живем полностью в настоящем и воспринимаем свою жизнь как некую подготовку к лучшему будущему. Это модель постоянной ненасытности, никак не зависящей от наших конкретных достижений. Видя вокруг себя при­меры людей, достигших всего того, что, как нам кажет­ся, может нас осчастливить, — таких, как Аристотель Онассис, Говард Хьюз и многие другие, — мы начинаем понимать, что для них это не сработало, но так и не учимся на их примере, продолжая верить, что в нашем случае все было бы по-другому.

С другой стороны, я неоднократно встречал людей, которые оказались способны обнаружить психологиче­ские корни этой модели и сумели либо избавиться от нее, либо уменьшить ее влияние на ход их жизни. Как правило, они осознавали, что такое отношение к жизни тесно связано с присутствием в их бессознательном не­завершенного гештальта травмы биологического рож­дения. Хоть мы и сумели родиться на этот свет, мы так по-настоящему и не усвоили и не интегрировали тот факт, что нам удалось избавиться от мертвой хватки сжимающего родового канала. Память об этом все еще живет в нашем бессознательном. Это впечатанное в нас знание впоследствии играет роль трафарета, через ко­торый мы видим мир и свое место в нем. Подобно мла­денцу, борющемуся с тисками родового канала, мы не можем наслаждаться существующей ситуацией и ищем решение в будущем. Нам всегда кажется, что оно где-то впереди.

Экзистенциалисты называют такую жизненную стратегию автопроекцией: мы воображаем себя в некой, лучшей, чем сейчас, ситуации в будущем, и начинаем преследовать этот мираж. Такая стратегия проигрышна, независимо от того, достигаем мы конкретной цели или

нет, поскольку она никогда не приносит нам того, чего мы от нее ожидаем. Она ведет к неподлинному способу существования, неспособному дать истинное удовлетво­рение, к существованию, которое иногда называют “кры­сиными гонками” или “конвейером”. Единственный вы­ход — обратиться внутрь себя и завершить эту модель с помощью экспериментальной работы в процессе психо­духовного возрождения. Полное удовлетворение в ко­нечном счете наступает благодаря переживанию духов­ного измерения существования и своей собственной бо­жественности, а не преследованию материальных целей какого бы то ни было масштаба. Когда люди правильно распознают психодуховные корни этой модели ненасыт­ной жадности, они начинают понимать необходимость обращения внутрь себя и переживания внутреннего пре­ображения.

Л а с л о : Находится ли такое осознавание на по­дъеме?

Г р о ф : Впечатление, несомненно, именно такое. Я чувствую, что это как-то связано с тем фактом, что все больше и больше людей приходят к выводу, что автопро­екция представляет собой обанкротившуюся, нерабо­тающую стратегию, поскольку они лично убедились в том, что материальный успех не приносит удовлетворе­ния, либо, наоборот, из-за того, что непрерывное пре­следование ими внешних целей породило непреодоли­мые трудности. Так или иначе, ситуация отбрасывает их внутрь, в их собственный внутренний мир, и у них начи­нается процесс трансформации. Свою долю в этот про­цесс может внести и крах стратегии неограниченного роста в мировом масштабе. К сожалению, психиатры часто диагностируют многих из тех, кто переживает такого рода радикаль­ную трансформацию, как людей, страдающих психозом, и сажают их на седативные медикаменты. Мы с моей женой Кристиной верим, что среди людей, в настоящее время находящихся на излечении от психозов, есть весьма многочисленная группа тех, кто в действитель­ности проходит сложную психодуховную трансформа­цию, нуждаясь в том, что мы называем “духовной скорой помощью”.

Р а с с е л : В определенном смысле вся наша куль­тура нуждается в духовной скорой помощи. Во многих отношениях корни этой ситуации уходят к шестидесятым годам, когда многочисленные представители обще­ства бросили вызов главенствующему мировоззрению, разглядев новый способ поведения и общения с людьми и миром, не основанный на старой материалистической парадигме.

Сегодня многое из того, что происходило тогда, может показаться проявлением наивности, однако про­зрения тех лет глубоко затронули всю нашу культуру. К примеру, медитация считалась раньше чем-то чужерод­ным. В наши дни те или иные виды медитации практи­куются повсеместно, ей обучают даже в некоторых корпорациях. Она стала общепризнанной и уважаемой формой деятельности. То же самое произошло и с йо­гой. В шестидесятые годы йогу изучал только авангард; сейчас ее практикуют миллионы людей.

Другой пример — психотерапия. В прошлом посе­щение психотерапевта автоматически воспринималось как признак того, что у вас серьезные психологические нарушения, что у вас далеко не всё в порядке. В сегодняшней Калифорнии считается, что у вас не всё в по­рядке, если вы не ходите к психотерапевту. Даже те, кого мы считаем психологически здоровыми, осознают, что они не реализуют весь свой потенциал, признавая, что без посторонней помощи им, вероятно, не удастся обна­ружить ограничивающие их скрытые психологические комплексы и мыслительные модели.

Тридцать лет назад мало кто интересовался само­развитием. В наши дни интерес к нему стал достоянием мейнстрима. В шестидесятые годы, когда я был студен­том в Кембридже, в самом большом книжном магазине в Британии была лишь одна полка с книгами по эзоте­рическим темам и духовным учениям. Сегодня в любом городе вы найдете как минимум один магазин, а ча­ще — с полдюжины магазинов, полностью посвящен­ных книгам по исследованию сознания и метафизиче­ским вопросам.

Рост интереса к этим вопросам отражается и в спи­ске бестселлеров. В последние годы книги по самораз­витию, по вопросам духовности и исследования созна­ния составляют около 50 процентов, а порой и больше, из числа наиболее продаваемых книг. Это то, что люди читают, то, что их интересует. Сходные тенденции на­блюдаются в кино, телевидении, в журналах, даже в Ин­тернете.

Л а с л о : Из сказанного следует вывод, который всегда занимал мое воображение и продолжает занимать его все больше и больше. Речь идет о том, что мы, как индивиды, возможно, не являемся пленниками своего черепа, запертыми в собственной коже. Что все мы ка­кими-то интимными узами связаны друг с другом, а быть может, и со всеми другими проявлениями жизни на пла-нете. Поэтому в ситуации, когда всем нам угрожает ре­альная опасность — а сейчас сложилась именно такая ситуация, — что-то проникает в умы людей, пусть даже большинство этого и не осознаёт, и включает преду­преждающие сигналы, порождая стремление к измене­ниям. Полагаю, не будет преувеличением предположе­ние о существовании всеобщего разума человечества, чего-то вроде ноосферы, коллективного бессознатель­ного, действующего внутри и вокруг нас. В эти дни оно начинает проявляться в сознании отдельных людей. Возможно, существуют силы, действие которых про­стирается за пределы обычных экономических, полити­ческих и общественных факторов. Это важно для нашего выживания; если бы действовали одни лишь обычные факторы, ситуация выглядела бы практически безнадеж­ной: их никак не хватит для того, чтобы мы изменились вовремя.

Мы уже и так значительно отстаем. Для предупреж­дения завтрашнего кризиса нам необходимо было бы измениться еще вчера. Однако если в нашем коллектив­ном бессознательном есть нечто способное проникать в сознание индивидов, то ситуация выглядит более обна­деживающей.

Г р о ф : Не могу не согласиться с этим. События в мире не всегда развиваются по линейной логической схеме. Мы с вами оба, Эрвин, родом из Восточной Евро­пы, и политическое развитие там живо интересует нас. Думаю, вы согласны с тем, что если бы кто-то за неделю до падения Берлинской стены сказал нам, что это про­изойдет, мы бы со смехом отмахнулись от такого про­гноза, как от нелепой фантазии. Столь же неправдопо­добно прозвучало бы заявление, что после сорока лет

советского тоталитаризма и политического деспотизма Горбачев просто потеряет интерес к Венгрии, Чехосло­вакии, Польше и другим союзным странам и предоставит им свободу. И уж тем более нелегко было предвидеть, что сам Советский Союз буквально в одночасье распа­дется и прекратит свое существование в качестве миро­вой державы. О предсказании подобных событий на ос­нове обычной экстраполяции прошлого опыта не могло быть и речи. Тут должны были сработать какие-то иные факторы.

Л а с л о : О том, что такие процессы происходят нелинейно, скачкообразно, могло подсказать нам зна­ние того, как трансформируются сложные системы. От­дельные детали великих трансформаций непредсказуе­мы. Можно лишь ожидать от них неких радикальных новшеств. Но возможны ли такие же революционные перемены в процессах, проистекающих в нашем уме? Произойдет ли в ближайшие годы столь же далеко идущая и бесспорная трансформация и в нашем созна­нии, несмотря на то, что на сегодняшний день можно наблюдать лишь едва заметные ее симптомы? Возмож­но ли, что мы находимся на пороге великой революции в сознании?

Р а с с е л : Безусловно, возможно. Если интерес к личностному развитию будет продолжать расти такими же темпами, и если этот интерес найдет свое выраже­ние в изменении сознания, то мы станем свидетелями процесса позитивной обратной связи, ведущей к экспо­ненциальному ускорению внутренней осознанности. Чем больше пробуждается людей, чем шире распространяется знание о факторах, культивирующих внутреннюю осознанность, — тем благоприятнее становит­ся социальная среда для дальнейшего пробуждения, поощряя к пробуждению все большее число людей. В результате вероятность изменения в сознании растет, и само изменение становится более легким. Такое раз­витие может спровоцировать коллективный скачок в сознании.

 

Смерть и возрождение: вымирание и обновление

 

Р а с с е л : Однако, помимо возможной революции в сознании, есть и много других возможных сценариев. Мы только что говорили о том, что живем в непредска­зуемые времена. Темп перемен столь высок, а мир на­столько сложен, что никто не возьмется предсказать, ка­ким он будет через десять или даже через пять лет. Не­сомненно лишь одно — нас ожидает много внезапных перемен. Некоторые из них могут оказаться катаклизма­ми, некоторые — крупными политическими переворота­ми, иные — значительными сдвигами в сознании. Не думаю, что в наших силах точно прогнозировать, что именно и как будет происходить. Мы должны быть гото­вы к любым, самым неожиданным событиям. Может произойти все, что угодно.

Л а с л о : Или не произойти ничего. Это было бы хуже.

Р а с с е л : Такого не будет.

Л а с л о : Я имею в виду, что, когда перемена про­изойдет, нас уже не будет.

Р а с с е л : Нас, возможно, не будет. И страх, вызы­ваемый такой возможностью, весьма реален. Он сам по себе требует пристального внимания, поскольку очевид­ным образом связан со страхом смерти.

Наша личная смерть — единственное, в чем мы можем быть уверены в своей жизни. Понимание этого и есть та цена, которую мы платим за способность осоз­навать свою индивидуальность и смотреть в будущее. Смерть является единственной неизбежностью; тем не менее большинство из нас проживает свою жизнь так, словно этого никогда не случится. Мы стараемся не ду­мать о смерти, живя в отрицании того единственного, что невозможно отрицать.

Это происходит и на коллективном уровне. Мы страшимся конца своего мира, конца своей цивилизации. Но и смерть цивилизации, по-видимому, тоже неизбеж­на. Ведь ни одна из цивилизаций прошлого не длилась вечно. Почему наша должна отличаться от них? И врачи, и духовные учителя говорят нам, что принять свою лич­ную смертность и даже приветствовать ее — один из са­мых здоровых шагов, которые мы способны предпринять. Возможно, нам необходимо сделать то же самое и на коллективном уровне — принять и даже приветство­вать конец мира в том виде, в каком мы его знаем.

Обычно мы поступаем прямо противоположным об­разом, отрицая это, пытаясь с этим бороться. Мы не же­лаем, чтобы это произошло, вероятно, потому что не хо­тим лишиться своего удобного стиля жизни, к которому мы так привязаны. Но в конце концов, нам, возможно, все-таки придется это принять. И тогда такое приятие может стать пусковым механизмом, открывающим но­вые возможности, новый, более богатый, более духов­ный способ видеть жизнь.

Л а с л о : Я все-таки верю, что человечество, как вид, способно трансформироваться и возродиться.

Р а с с е л : В принципе, это так. Но мне представля­ется, что мы должны допустить и такую возможность, что уже слишком поздно, что время упущено.

Л а с л о : Во мне тоже все время растет такое ощу­щение. Возможно, мы действительно упускаем время.

Р а с с е л : Необходимо допустить такую возмож­ность. В ее вытеснении таится великая опасность.

Г р о ф : На основании опыта и наблюдений в сво­ей работе я склонен рассматривать смерть в более ши­роком контексте, в духовной перспективе. В необыч­ных состояниях сознания психологическая встреча со смертью представляет собой ключевой элемент психо­духовной трансформации. Когда смерть переживается символически во внутреннем самоисследовании, она способствует духовному открытию, мистическому опы­ту. Встреча с актуальной биологической смертью мо­жет использоваться для этой же цели. Например, в тан­трической традиции Тибета и Индии человек должен проводить какое-то время в присутствии умирающих людей и на кладбищах для переживания контакта с мертвецами.

Для опыта смерти во внутреннем переживании ха­рактерно то, что на самом деле биологической кончины индивида не происходит. Скорее это можно называть смертью эго. Мы открываем для себя, что наше существо не сводится к тому, что Алан Уотте назвал “эго, заклю­ченное в кожу”. Наша новая идентичность становится гораздо шире — мы отождествляемся с другими людьми, с животными, с природой, с космосом в целом. Иными словами, в нас развивается духовная или надличностная самость. Это естественным образом ведет к более широ­кой расовой, культурной, политической и религиозной терпимости и повышенной экологической осознанности. Такие изменения могут приобрести огромное значение в нынешнем глобальном кризисе.

Нечто подобное происходит и с людьми, пережи­вающими околосмертный опыт (ОСО). Как правило, они выходят из него глубоко преображенными, с новым набором ценностей и новой жизненной стратегией. Те­перь жизнь представляется им чем-то драгоценным, и они не хотят терять ни единой ее минуты. Они больше не желают тратить время на автопроекцию. Это означа­ет, что они действительно живут в настоящем — здесь и сейчас.

Размышляя о прошлом, мы понимаем, что все то время, которое мы потратили на преследование иллю­зорного удовлетворения в будущем, было потрачено впустую. Перед лицом близкой смерти лишь то время нашей жизни, которое нам удалось прожить, полностью пребывая в настоящем, оказывается не растраченным зря. Это великий урок, который преподает людям встре­ча со смертью — как с реальным, биологическим кон­цом, так и с символическим ее переживанием в ходе ме­дитаций, психоделических сессий, холотропного дыха­ния или самопроизвольных психодуховных кризисов.

Р а с с е л : У меня недавно было переживание, свя­занное со смертью близкой подруги. Она скончалась не­сколько недель назад. Я узнал о том, что у нее рак, более чем за год до этого, и был подготовлен к ее смерти. Тем не менее, когда она ушла, первой моей реакцией было ощущение, что мне и самому необходимо умереть. Сна­чала я никак не мог понять природу этого чувства, одна­ко, позволив ему развернуться в себе, я постепенно осознал, что испытываю потребность в смерти на уровне эго для того, чтобы моя жизнь стала полнее.

Несколько недель спустя я разговаривал с ее воз­любленным, и оказалось, что он пережил сходный опыт, но намного глубже, чем я. Он сказал, что когда она умерла, он тоже умер. Осознавание неизбежности смер­ти и ее значимости оказало на него столь глубокое воз­действие, что после этого он заново ожил. “Я не соби­раюсь больше терять не единого мгновения своей жиз­ни, — сказал он. — Я не буду больше отказывать себе в возможности прожить жизнь по-настоящему”. В каком-то смысле, некая его часть умерла, а другая возродилась через опыт потери любимой. Это было очень мощное и трогательное переживание.

Л а с л о : Недавно, когда я был в Индии, в Ауровилле, у меня тоже было глубокое личное переживание. Как-то раз мне никак не удавалось заснуть на протяже­нии всей ночи, и я не понимал, что мне мешает. Наутро я получил известие о смерти своей матери. День спустя я поехал в Дхарамсалу, чтобы повидаться с Далай-ламой. Я провел там три дня, включая тот, который тибетцы считают особенно важным днем после смерти человека. Именно в этот день сознание покойного начинает свой переход. Находясь в обществе тибетских лам, я осознал, что это не конец. Есть непрерывность существования. Это было очень глубокое переживание, и, если бы оно посетило меня в западной обстановке, я пережил бы его совершенно иначе. Оно навсегда осталось со мной, про-

являясь самыми разными способами. Чувство потери все еще есть, но есть и ощущение, что это не абсолютная потеря, не конец, а трансформация.

Г р о ф : Это очень похоже на тот вид осознанности, который люди выносят из мощного трансформирующего переживания: смерть — не финал и не абсолютный ко­нец существования, это важный переход в иную форму бытия.

Л а с л о : На Востоке знание о жизни, смерти и воз­рождении передавалось в течение тысячелетий. Теперь и мы на Западе заново открываем его.

Г р о ф : Действительно, многое из этого было из­вестно веками или даже тысячелетиями в самых разных частях света. Около сорока лет назад я приступил к пси­ходелическим исследованиям, будучи вооружен фрейди­стским психоанализом, представляющим собой весьма узкую и поверхностную модель психики. В сериях ЛСД-сеансов все, с кем я работал, рано или поздно выходили за фрейдистские рамки, ограниченные постнатальной биографией и личным бессознательным. Они испытыва­ли широкий спектр переживаний, не значащихся в кар­тах теорий Фрейда и западной психиатрии. Я три года терпеливо записывал эти переживания, полагая, что соз­даю новую картографию человеческой психики. Соглас­но моему тогдашнему пониманию, это оказалось воз­можным благодаря открытию такого мощного исследо­вательского инструмента, как ЛСД. Однако, доведя карту до такого состояния, когда она уже включала в себя самые важные области опыта, наблюдаемого мною в психоделических сеансах, я понял, что эта новая карта отнюдь не нова, что она представляет собой лишь заново открытую, очень древнюю карту.

Многие переживания, включенные в мою картогра­фию, описаны в антропологической литературе о шама­низме, самом древнем целительском искусстве и религии человечества. В шаманизме неординарные состояния сознания играют критически важную роль — как в кри­зисе посвящения, через который проходят в начале своей деятельности многие шаманы-новички, так и в целительских обрядах. Похожие переживания известны также из “ритуалов перехода” — важных обрядов, впервые опи­санных в книге голландского антрополога Арнольда Ван Геннепа.

Ритуалы перехода проводятся в туземных культурах в периоды критических биологических и общественных переходов, таких как рождение ребенка, обрезание, по­ловое созревание, брак, менопауза, старение и умирание. В этих переходах туземцы использовали методы инду­цирования неординарных состояний (“технологии са­крального”), сходные с шаманскими, — барабанный бой, звук трещоток, танец, пение, социальную и сенсорную изоляцию, пост, лишение сна, физическую боль и психо­делические растения. Как правило, у проходящих обряд посвящения бывали глубокие переживания психодухов­ной смерти и возрождения.

Многие переживания, попавшие в мою расширен­ную картографию психики, можно найти и в литературе о древних мистериях смерти и возрождения, широко распространенных в древнем мире — от Средиземномо­рья до американского континента. Все они основаны на мифологиях, описывающих смерть и возрождение богов, полубогов и легендарных героев, как истории об Инанне и Таммузе, Изиде и Осирисе, Дионисе, Аттисе, Адонисе, Кецалькоатле и героях-близнецах майя. Во время мисте­рий у посвященных, проходивших различные процедуры по изменению состояния сознания, бывали мощные пе­реживания смерти и возрождения.

Наиболее известными из этих ритуалов были элевсинские мистерии, проводившиеся каждые пять лет на протяжении почти двух тысячелетий в Элевсине, близ Афин. Захватывающе интересные исследования Гордо­на Уоссона (который привез в Европу мексиканские волшебные грибы), Альберта Хоффмана (открывателя ЛСД) и Карла Рука (греческого ученого) показали, что важную роль в элевсинских мистериях играло священ­ное зелье кикеон, сакральное психоделическое средство, приготовлявшееся из спорыньи и сходное по своему воз­действию с ЛСД. Посетив с Кристиной Элевсин, мы уз­нали там, что число людей, каждые пять лет проходив­ших посвящение в главном зале (телестрион), превыша­ло три тысячи. Очевидно, контакт с этими переживания­ми оказал экстраординарное влияние на древнегрече­скую культуру, а через нее — и на европейскую культу­ру в целом. Однако этот факт до сих пор не признан ис­ториками.

Список участников древнегреческих мистерий чи­тается как своего рода сборник “Кто есть кто в антич­ном мире”. Он включает в себя имена философов Пла­тона, Аристотеля и Эпиктета, поэта Пиндара, драматур­гов Еврипида и Эсхила, военачальника Алкивиада и римского оратора Цицерона. Зная все это, я считаю очевидным, что данные, полученные нами в ходе ис­следования измененных состояний сознания, на самом деле представляют собой заново открытые древнее зна­ние и мудрость. Мы лишь сформулировали их в совре­менных терминах.

Р а с с е л : Да, мы вновь открываем мудрость, ко­торая уже многократно открывалась в разных культу­рах. Ведь мы исследуем природу человеческого ума, а по сути своей на протяжении человеческой истории она не претерпела значительных изменений. Сильно изме­нились лишь наши осознанные представления, наше понимание мира, убеждения, ценности. Пожалуй, в этой области действительно произошли значимые переме­ны. Но способы, которыми наш ум попадает в ловушку страхов, привязанностей и желаний, изменились очень мало. Суть динамики ума сегодня такая же, какой она была и два с половиной тысячелетия назад. Поэтому для нас все еще так ценно чтение Платона или Упанишад.

В ходе человеческой истории всегда находились лю­ди, признававшие существование огромных, непознан­ных возможностей человеческого сознания. Многие из них открывали для себя новое измерение осознанности, ведущее к большему ощущению внутреннего мира и к более богатым и гармоничным взаимоотношениям с ок­ружающим миром. Такими были святые, мудрецы и ша­маны, которых знает любая культура. Многие из них старались помочь и другим пробудиться для этого более свободного измерения сознания и разработали различ­ные техники и практики, направленные на освобождение - ума от многочисленных ограничений. Все они так или иначе искали способы помочь людям перешагнуть через эгоистичный способ осознавания.

Л а с л о : Может ли распространение этих новых прозрений и техник в западном мире оказать заметное воздействие на то, что мы делаем, на то, как мы отно­симся друг к другу и к природе?

Г р о ф : Я, несомненно, верю в то, что это способ­но произвести самое глубокое воздействие на наше ми­ровоззрение и привести к изменению нашего отноше­ния к жизни. Если мы сравним мировоззрения западной индустриальной цивилизации с теми, которые сущест­вуют в древних и туземных культурах, мы обнаружим значительное различие. Некоторые аспекты этого раз­личия касаются отношения к смерти и к нашему позна­нию материального мира, В частности, западная наука совершила множество открытий в самом широком спектре областей — от астрофизики до мира квантов. Древние и туземные культуры ничего об этом не знали. Однако это нечто вполне естественное, связанное с те­чением времени и с прогрессом. Этого вполне следует ожидать.

Но есть и другой аспект отличия — экстраординар­ный и удивительный — и касается он фундаментального расхождения, касающегося вопроса о присутствии или отсутствии духовного измерения во вселенной. Для за­падной науки мир представляет собой по сути своей ма­териальную систему, которая сотворила себя сама. Этот мир постигаем, по крайней мере — принципиально, его можно полностью понять на основе естественных зако­нов. Жизнь, сознание и разум рассматриваются наукой как более или менее случайные, побочные продукты ма­терии. Полностью отлична от этого характерная для древних и туземных культур концепция одушевленной вселенной, обладающей многими различными измере­ниями, в том числе и духовным. Все эти измерения яв­ляются разными аспектами реальности.

Обычно различие между двумя мировоззрениями объяснялось тем, что западная наука стоит гораздо выше примитивных суеверий. Любое представление о духовности материалистические ученые считают проявлением недостаточного знания, предрассудка, фантазий, стрем­ления принять желаемое за действительное, примитив­ного магического мышления, проецированием инфан­тильных образов на небо мироздания, а то и просто симптомом тяжелого душевного недуга. Однако более пристальное изучение вопроса приводит нас к выводу, что дело отнюдь не в этом. В результате сорокалетних исследований сферы сознания я убежден, что подлин­ной причиной различия являются наивность и невеже­ство западной индустриальной цивилизации в отноше­нии неординарных состояний сознания. Все древние и туземные культуры относились к измененным состоя­ниям сознания с величайшим почтением. Они тщатель­но разрабатывали безопасные и эффективные способы их индуцирования и применения в самых разных це­лях — и в качестве основного связующего звена в риту­альной и духовной жизни, и для диагностирования и ис­целения заболеваний, и для развития интуиции и сверх­чувственного восприятия, и для артистического вдохно­вения.

Р а с с е л : Ранее я уже говорил, что корни нынеш­него интереса к сфере сознания прослеживаются уже в шестидесятые годы. Любопытно отметить, что в значи­тельной степени эта смена интересов была вызвана именно необычными состояниями сознания. В тот пери­од впервые в нашей истории психоделики использова­лись в самых широких масштабах, в результате чего многие люди пережили особые состояния, о которых мы говорим. Воздействие их было чрезвычайно глубоким. Многие после таких переживаний стали совсем другими людьми. И это влияние никуда не ушло.

Помню, однажды, в начале восьмидесятых, Тимоти Лири спросили, куда делись дети цветов. Он ответил, что они ушли в семена. А ведь так оно и есть. На сего­дняшний день этим людям за сорок и за пятьдесят. Лишь немногие полностью выпали из общества, в большинстве же своем они вновь интегрировались в нем, создали се­мьи, родили детей, сделали карьеру. Некоторые занима­ют сегодня весьма респектабельные и влиятельные по­зиции. Я лично знаю таких, кто руководит крупными корпорациями, некоторые стали ведущими фигурами в шоу-бизнесе, другие занимают важные посты в сферах образования, управления и здравоохранении. И для мно­гих видения и прозрения, которые они обрели в шести­десятые годы, все еще сохраняют свою ценность. Неко­торые ненавязчиво используют свое нынешнее влияние для того, чтобы их видение постепенно просачивалось в общество.

Еще одна интересная особенность последних лет — растущий интерес к сознанию среди ученых. В прошлом наука оставляла вопросы сознания без внимания, имея на это вполне веские основания. Сознание невозможно измерить, как другие явления и объекты; его нельзя до­кументировать, его не так-то просто даже определить. Да и физический мир, как кажется, прекрасно продолжает функционировать в сознании без необходимости. По­этому особого стимула изучать этот предмет не было. Но сегодня все меняется — в какой-то мере благодаря рас­тущему знанию о работе мозга, и вопрос о сознании постепенно снова оказывается в фокусе внимания. Уче­ные и философы начинают интересоваться: а что же такое сознание? Как оно соотносится с деятельностью мозга? Как оно эволюционировало? И откуда оно берет­ся? В последние несколько лет этой теме был посвящен целый ряд международных научных конференций. Ею занимается новое научное издание “Журнал исследова­ния сознания”.

Итак, отчасти такая открытость к вопросу изучения сознания вызвана развитием науки, однако я полагаю, что в значительной степени она явилась и результатом того, что уже у очень многих людей есть опыт изменен­ных состояний сознания. Каким бы ни было воздействие этих переживаний, одно несомненно — они производят революцию в отношении человека к сознанию. Как вы сказали, Стэн, человек, пройдя через глубокое пережи­вание такого рода, не может не прийти к выводу о том, что в наших представлениях о разуме имеются и серьез­ные провалы.

Думаю, вокруг нас распространяется глубокая рево­люция в человеческом видении реальности. Хватка ста­рых материалистических моделей ослабевает, и каждый из нас постепенно вносит свой вклад в новое понимание. Судя по направлению развития, в котором мы движемся, новая модель будет признавать разум и сознание в каче­стве фундаментального аспекта реальности.

Л а с л о: Это изменение происходит, несмотря на незнание или даже нежелание ученых мейнстрима. По­рой человек меняется помимо своей воли, не ведая при­чины перемен. В этой связи мне вспоминается пережи­вание, которое было у меня лет шесть — семь назад. Мне пришла в голову некая мысль, которая показалась мне всего лишь мимолетной, хотя, быть может, и интересной для исследования идеей. В результате я написал неболь­шое эссе, которое было опубликовано только на италь­янском языке под названием “Гипотеза пси-поля”. Затем я о ней было забыл, однако другие люди не дали мне это

сделать. Даже спустя несколько лет после выхода книги мне продолжали звонить из-за нее, ссылаться на нее, ис­следовать ее. В конце концов я задумался над тем, не имеет ли то мое давнее исследование значения, которое сам я проглядел. Заметьте, я до сих пор так и не сумел избавиться от мыслей на эту тему... Напротив, эта идея неожиданно захватила меня вновь, и в настоящее время я над ней работаю, все больше склоняясь к тому, что в космосе действительно есть что-то похожее на мое гипо­тетическое пси-поле — некое тонкое информационное поле взаимных связей.

Такие интуитивные догадки осознаются не до конца. Я сам точно не знаю, почему вдруг увлекся этой концеп­цией: прежде в моем уме не было ничего такого, что подготовило бы меня к этому.

У меня такое впечатление, что подобного рода со­бытия в сегодняшнем мире случаются все чаще и чаще, словно людей что-то толкает в сторону определенных исследований. Может быть, это также и знак времени, результат того, что мы живем в особенно нестабильную и переменчивую историческую эпоху. Но являются ли эти изменения достаточно быстрыми? Могут ли они произвести достаточно мощное воздействие? Разумеется, они не в полной мере предсказуемы. Но есть ли у нас основания для разумного оптимизма относительно воз­можных последствий этих перемен?

 

Революция в сознании?

 

Р а с с е л: Позвольте мне рассказать об одном про­исшествии, которое случилось со мной около четырех лет назад и сильнейшим образом повлияло как на меня самого, так и на мою работу. Я совершал лекционное турне по Соединенным Штатам, посвященное презен­тации моей книги “Белая дыра во времени”. В целом речь на моих лекциях шла о тех же вопросах, которые мы обсуждаем здесь. Я выдвинул предположение, что переживаемый человечеством глобальный кризис в ос­нове своей является кризисом сознания, и если мы же­лаем уберечь мир, от нас требуется нечто большее, чем спасение дождевых лесов, борьба с загрязнением окру­жающей среды, с выделением вредных углеводородных газов и уничтожением озонового слоя. Нам необходимо освободиться от эгоцентрического, материалистическо­го модуса сознания, порождающего все эти проблемы. В противном случае окажется, что мы противостоим внешним симптомам недомогания, а не ее первопри­чине, и заметаем более существенную проблему под ковер.

В какой-то момент я почувствовал, что в том, что я говорю, есть какой-то изъян, некий диссонанс между моими словами и тем, что я на самом деле думаю. Я по­нял, что говорю не то, во что в действительности верю, а то, во что верил в прошлом. Однако мои взгляды успели постепенно измениться, и я осознал, что на сегодняшний день чувствую иначе, чем прежде. Я обращался к людям, исходя из собственных убеждений, и понимание этого было для меня дискомфортно.

Это пришло мне в голову однажды в Далласе, где я вел радиопрограмму, куда люди звонили со своими во­просами и комментариями. К своему удивлению, я не­ожиданно заметил, что большинство звонящих отрицают сам факт существования какого-то кризиса окружающей среды. Некоторые признавали, что кризис есть, но не считали, что он как-то касается их самих, и что они

должны нести ответственность за него. У них было твер­дое убеждение, что все эти разговоры о парниковом эф­фекте и заботе об озоновом слое являются всего лишь разновидностью левацкого заговора. Если и есть какие-то экологические проблемы, то они не здесь, не в США. Не было и речи о том, что эти люди согласятся как-либо изменить свою жизнь. Они не были готовы выслушивать тех, кто ставит под сомнение целесообразность амери­канского стиля жизни.

Это заставило меня понять, что те немногие, с кем у меня есть подлинная коммуникация, и без того уже являются моими единомышленниками, что я обраща­юсь с проповедями к уже обращенным. Конечно, в этом тоже есть своя ценность: все мы нуждаемся в том, чтобы время от времени кто-то вдохновлял нас и под­креплял наши глубокие убеждения. Тем не менее это не могло произвести значительного влияния на по­давляющее большинство, которое в настоящее время нисколько не заинтересовано в изменении своего соз­нания.

Моей первой реакцией на такое понимание были ощущение безнадежности и депрессия, и это заставило меня понять еще целый ряд моментов, которые прежде не привлекали моего внимания. Предположим, нам уда­стся заинтересовать большую часть людей, и они захо­тят измениться. Как быстро, спросил я себя, может меняться сознание? Возьмем, к примеру, меня самого. Я — человек, который уже около тридцати лет практи­кует медитацию и различными способами исследует сознание. Разумеется, я лично извлек из этого немалую пользу и во многих отношениях изменился; и тем не менее я все еще далеко не просветлен, все еще нахо­жусь в плену своих старых привычек мышления, мой эго-разум большую часть времени все еще находится у руля, и я до сих пор далеко не образец для подражания. После всех этих лет мне предстоит еще очень длинный путь, а ведь я осознанно работал над своим внутренним ростом. Если это столь медленный процесс, то каковы же шансы у тех, кто даже сознательно не пытается дви­гаться в этом направлении? Есть ли хоть какие-то осно­вания для надежды, что человечество вовремя пробу­дится?

Тогда я подумал: допустим, по какому-то волшеб­ству все пробудились бы прямо сейчас. Стало бы это концом наших проблем? Предположим, на Землю сего­дня высадились инопланетяне и изменили наше созна­ние, или новый Будда выступил по телевидению, и все мы тут же прониклись его словами. Так вот, даже если мы все вдруг пробудимся и станем просветленными су­ществами, кризис не исчезнет в одночасье. Для того что­бы остановить запущенные нами процессы — истощение ресурсов, демографический взрыв, уничтожение дожде­вых лесов, парниковый эффект, — потребуется много времени.

Нетрудно понять, что эта мысль лишь усугубила мою подавленность. И тут я вспомнил, как разрабатывал для нефтяной компании “Шелл” возможные будущие сценарии мирового развития. В “Шелл” работает группа футурологов, занимающаяся разработкой прогнозов на тридцать лет вперед и картографированием возможных сценариев. Цель этих исследователей не предсказание будущего — они знают, что это невозможно, — а созда­ние диапазона сценариев, которые необходимо прини­мать во внимание при принятии важнейших решений. Если, к примеру, вы намерены основать в Венесуэле но­вый нефтеочистительный комбинат, вы понимаете, что

это весьма долгосрочное решение, поэтому вам интерес­но прикинуть, как оно может сказаться в контексте раз­личных экономических, политических, социальных и экологических сценариев. Вы хотите быть уверены, что прикрыли все тылы.

Я понял, что все мое внимание отдано лишь одному из этих сценариев: “мы можем спасти мир, если изменим свое сознание”. Назовем это сценарием А. Я полностью вытеснял из сферы своего рассмотрения сценарий Б, со­гласно которому уже слишком поздно, сдвиг в мысли­тельных парадигмах уже ничего не спасет, и ничего с этим поделать нельзя. Это весьма неприятный вариант, н, разумеется, именно поэтому я не допускал его до сво­его осознания. Однако, каким бы он ни был диском­фортным, очевидно, что он очень важен и достоин изу­чения.

И я решил: ну ладно, давайте посмотрим на эту воз­можность. Итак, каким будет мир в сценарии Б? Очевид­но, что в нем есть масса всевозможных вариантов, но все их объединяет одно: будет много боли и страдания. Боль бывает психологическая —- жизнь может стать по-настоящему трудной, когда людям приходится отказы­ваться от того, к чему они привыкли, когда они лишают­ся привычного комфорта. Бывает также физическая боль. Как знать, что произойдет, если истощатся запасы про­довольствия, а ведь вы, Эрвин, говорили нам, что счи­таете это вполне возможным.

Что же сможет помочь в этих обстоятельствах, спросил я себя. Мне представлялось совершенно оче­видным, что по крайней мере одно будет очень важ­ным — забота, сострадание, сообщество. Я вспомнил свою югославскую знакомую из Загреба, которая пере­жила там войну, общественный хаос, опустошительные бомбежки. Я спросил, как ей удалось пройти через все это, и она объяснила, что жизнь в таких условиях была терпимой только благодаря тому, что она имела возмож­ность встретиться с друзьями, выпить с ними чаю и по­лучить какое-то человеческое участие.

Как развить участие и сострадание? Этот вопрос снова привел меня к самой сути буддизма. Как отпустить свои привязанности, желания, страхи и весь остальной “материал”, который держит нас взаперти в наших лич­ных мирах, заставляет заботиться только о собственном благополучии? И тут меня неожиданно осенило. К сво­ему изумлению я понял, что это по сути тот же самый путь, который я отстаивал в случае со сценарием А. Если мы стремимся исцелить планету и спасти самих себя че­рез изменение собственного сознания, мы должны изба­виться от своего эгоцентризма, от своей привязанности к вещам. Оказывается, сценарий Б предуказывает то же самое направление. Для того чтобы выжить в трудные времена, нам необходимо освободиться от привязанно­стей и сосредоточения на собственных интересах, стать более любящими, более участливыми существами. По какому бы сценарию ни стали разворачиваться события, путь один и тот же — необходимо внутреннее пробуж­дение.

Это озарение освободило меня. Если при любом сценарии мы должны проделать одну и ту же работу, то уже не так критически важно, какой именно осуществит­ся сценарий. Теперь для меня это уже не вопрос повы­шения осознанности ради некой конкретной цели — спа­сения мира или продолжения существования в ситуации крушения. Повышение осознанности оказалось важно само по себе, в любом случае. Теперь я был свободен продолжать следовать своему пути, но уже без привязанности к определенному исходу. Для меня это было значительным сдвигом.

Л а с л о : В худшем из сценариев, несомненно, по­требуется очень значительное изменение в сознание и гораздо больше сострадательности — просто для того, чтобы выжить. Считаете ли вы, что такая “революция в сознании” произойдет в мире сама по себе?

Р а с с е л : Обретение подлинного сострадания требует большой внутренней работы. Иногда развитию сострадательности могут способствовать лишения, но это не всегда так. Все зависит от степени открытости и готовности каждого конкретного человека. Поэтому мы все еще должны фокусироваться на внутренней работе, на освобождении своего ума от страха и от­живших убеждений, от мертвой хватки своего эго-разума. Нам все еще необходимо развивать больше внутренней устойчивости и освобождаться от своих материальных привязанностей. Чем больше мы занима­емся этим сейчас, тем более гибкими и сострадатель­ными мы, вероятнее всего, будем, когда возникнет не­обходимость.

Поворотным пунктом для меня стало понимание то­го, что при любом развитии событий потребуется та же самая внутренняя работа, что я должен заниматься ею в первую очередь для самого себя. Изменение сознания ценно само по себе. Возможно, благодаря этому мы из­бежим каких-то катаклизмов, возможно — нет. Но это все равно абсолютно необходимо.

Г р о ф : В древних и традиционных культурах люди регулярно проходили через измененные, необычные сознания в различных социально санкционированных ри­туалах. Они переживали отождествление и глубокую связь с другими людьми, с животными, с природой и це­лым космосом. У них были мощные по своему воздейст­вию встречи с архетипическими существами и посеще­ние различных мифологических областей. Неудивитель­но, что им приходилось интегрировать эти переживания и наблюдения в своем видении мира. Мировоззрение традиционных культур представляет собой синтез того, что люди переживали в повседневной жизни через свои обычные органы чувств, и того, с чем они сталкивались в визионерских состояниях.

В сущности, с нашими современниками, имеющими возможность переживать необычные состояния созна­ния, происходит то же самое. Я не встречал ни единого человека, неважно, с каким уровнем образования, коэф­фициентом интеллекта и профессией, который, пройдя через мощные надличностные переживания, все еще подписывался бы под материалистическим монизмом западной науки. Я являюсь президентом-учредителем Международной трансперсональной ассоциации. До сих пор мы уже провели пятнадцать международных конфе­ренций со звездным списком участников, ученых с впе­чатляющими заслугами. Все они, пройдя через опыт из­мененных состояний или изучая его у других, приходили к выводу о серьезной недостаточности ньютоновско-картезианского мировоззрения. Рано или поздно все они подошли к более широкой альтернативе видения космо­са, объединяющего современную науку с перспективами, сходными с теми, которые характерны для мистических традиций, восточных духовных философских учений и даже для туземных культур. Их новое мировоззрение предусматривает одушевленную вселенную, пронизанную абсолютным сознанием и высшим космическим ра­зумом. Я верю, что нечто такое же произойдет со всей нашей культурой, если необычные состояния сознания станут широко доступны.

 

Продолжение, стр.2

Продолжение, стр.3

Продолжение, стр.4

Окончание, стр.5